Мефиста № 2
Дважды в сутки набегавшие волны прилива заливали через решётку жилище Мефистофеля и приносили свежую воду. О пище заботились мы сами.
Все шло хорошо. Но однажды утром вдруг обнаружилось, что имя Мефистофелю дано совершенно неправильно: он... стал матерью. Поскольку с полной очевидностью выявилась женская природа нашего пленника пришлось в его имени отбросить мужское окончание. Получилась Мефистофа. Но обычно мы называли её Мефистой-бис в честь безрассудной осьминожихи из Калифорнийского аквариума, отдавшей жизнь своему материнскому призванию.
Для гнезда Мефиста № 2 выбрала место, по правде сказать, очень странное: на уступе камня в углу между двумя стенками бассейна и поверхностью воды. Осьминожихе; видно, казалось, что гнездо сверху надёжно прикрыто, поскольку воздух был для неё такой же чуждой и инертной стихией, как и камни.
Нас местоположение гнезда тоже устраивало — легко было наблюдать, что в нем происходит.
Первую партию яиц Мефиста отложила ночью, часа, наверное, в четыре. Собрала их в пачки ещё до того, как обнаружили её стремление стать матерью. Мы подоспели как раз вовремя, чтобы присутствовать при последних актах икрометания.
Осьминожиха заслонила открытую сторону угла своим телом. Слабая струя выносила из воровки маленькое яичко — с рисовое зёрнышко. На мгновение оно исчезало в материнских объятиях. Затем одно щупальце, прорвав блокаду переплетённых рук, тянулось к каменной стенке и присоединяло яичко к группе других яиц, снесённых прежде и подвешенных к камню на клейких стебельках.
Минуты через две-три все повторялось. Новое яичко появлялось на свет. На короткий миг исчезало в решётке рук и присоединялось к группе своих потенциальных братьев.
Прошёл час, другой, мы устали стоять, склонившись над Мефистой. Наши шеи онемели, а «автоматизированный» процесс откладки яиц, ничем ни разу не нарушенный, продолжался без перебоев, как хорошо налаженное поточное производство.
Мы не дождались его конца и разошлись по своим делам. После полудня я снова навестил Мефисту. На её коже ещё полыхали пунцовые зарницы пережитых волнений, но в общем вид у неё был умиротворённый. Окраска приобрела более тёмный оттенок. Осьминожиха распустила щупальца, вытянула их, слабо покачивая, в сторону внушительной грозди яиц, белевшей в глубине ниши.
Лишь только тень от моей головы коснулась её рук, она насторожилась. Глаза, мирно дремавшие по бокам головы, полезли на «лоб». Смешные рожки выросли над ними. Осьминожиха подобралась, готовая ко всему.
Я не двигался. Постепенно напряжение её мышц ослабло. Глаза покинули наблюдательный пункт на макушке. Животное успокоилось.
Воронка, слабо пульсируя, методически выбрасывала струи воды. Я заметил, что направление их не было неопределённым — все фонтанчики били в одну цель и целью были яйца. Омывая их проточной водой, осьминожиха доставляла развивающимся эмбрионам свежий кислород и смывала сор и вредные продукты жизнедеятельности.
Ни на следующий, ни на третий день в положении осьминожихи ничто не изменилось. Она занимала прежнюю позицию, затыкая своей персоной, точно пробкой, единственный доступный из воды проход к гнезду. То обстоятельство, что яйца висели у самой поверхности и сверху их можно было достать, протянув лишь палец, её нисколько не беспокоило — воздушная среда, видимо, находилась вне поля её восприятия, в пространстве другого, так сказать, измерения.
С прежней методичностью Мефиста поливала яйца водой. Два паралитодеса, камчатских краба, которыми мы снабжали её каждое утро, преспокойно путешествовали по дну, усеянному панцирями и клешнями съеденных предшественников. Мефиста, конечно, не тронула их.
Вторая неделя не принесла новых впечатлений.
Я очень сомневался, что в нашей бухте, где вода довольно-таки загрязнена отбросами китового промысла, могут без ущерба развиваться яйца осьминогов. Они ведь очень требовательны к чистоте и к определённой солёности воды. Хотя Мефиста и устраивала им бесперебойный душ, было мало, однако, шансов, что эмбрионы выживут.
Даже в идеально чистой воде, но с низкой температурой (в садке у Мефисты было около 7° С) яйца осьминога развивались бы два-три месяца. Мало также было надежды, что Мефиста благополучно переживёт трёхмесячное голодание, а нам хотелось подвергнуть её некоторым экспериментам. Так постепенно созрело решение избавить Мефисту от изнурительных и малоперспективных хлопот. Яйца у неё отобрали.
Вы сами понимаете, что после того, что случилось с Мефистой № 1, мы были очень озабочены положением, в котором оказалась теперь Мефиста вторая. Ожидали от неё реакции, погубившей её безрассудную тёзку. Но поведение Мефисты № 2 нас несколько даже разочаровало, и мы убедились, как неразумно при оценке поведения осьминогов применять человеческие мерки. Все поступки животных бездумны и инстинктивны, даже если на первый взгляд, они и выглядят, казалось бы, очень логичными.
Стоило забрать у Мефисты яйца, как она тотчас о них забыла. Исчез из поля зрения раздражитель, и материнский инстинкт «автоматически» выключился.
Аппетит — единственное чувство, которое заговорило в осиротевшей осьмииожихе. Словно впервые увидела она крабов, которые уже две недели ползали у неё под боком, и атаковала их.
Все шло хорошо. Но однажды утром вдруг обнаружилось, что имя Мефистофелю дано совершенно неправильно: он... стал матерью. Поскольку с полной очевидностью выявилась женская природа нашего пленника пришлось в его имени отбросить мужское окончание. Получилась Мефистофа. Но обычно мы называли её Мефистой-бис в честь безрассудной осьминожихи из Калифорнийского аквариума, отдавшей жизнь своему материнскому призванию.
Для гнезда Мефиста № 2 выбрала место, по правде сказать, очень странное: на уступе камня в углу между двумя стенками бассейна и поверхностью воды. Осьминожихе; видно, казалось, что гнездо сверху надёжно прикрыто, поскольку воздух был для неё такой же чуждой и инертной стихией, как и камни.
Нас местоположение гнезда тоже устраивало — легко было наблюдать, что в нем происходит.
Первую партию яиц Мефиста отложила ночью, часа, наверное, в четыре. Собрала их в пачки ещё до того, как обнаружили её стремление стать матерью. Мы подоспели как раз вовремя, чтобы присутствовать при последних актах икрометания.
Осьминожиха заслонила открытую сторону угла своим телом. Слабая струя выносила из воровки маленькое яичко — с рисовое зёрнышко. На мгновение оно исчезало в материнских объятиях. Затем одно щупальце, прорвав блокаду переплетённых рук, тянулось к каменной стенке и присоединяло яичко к группе других яиц, снесённых прежде и подвешенных к камню на клейких стебельках.
Минуты через две-три все повторялось. Новое яичко появлялось на свет. На короткий миг исчезало в решётке рук и присоединялось к группе своих потенциальных братьев.
Прошёл час, другой, мы устали стоять, склонившись над Мефистой. Наши шеи онемели, а «автоматизированный» процесс откладки яиц, ничем ни разу не нарушенный, продолжался без перебоев, как хорошо налаженное поточное производство.
Мы не дождались его конца и разошлись по своим делам. После полудня я снова навестил Мефисту. На её коже ещё полыхали пунцовые зарницы пережитых волнений, но в общем вид у неё был умиротворённый. Окраска приобрела более тёмный оттенок. Осьминожиха распустила щупальца, вытянула их, слабо покачивая, в сторону внушительной грозди яиц, белевшей в глубине ниши.
Лишь только тень от моей головы коснулась её рук, она насторожилась. Глаза, мирно дремавшие по бокам головы, полезли на «лоб». Смешные рожки выросли над ними. Осьминожиха подобралась, готовая ко всему.
Я не двигался. Постепенно напряжение её мышц ослабло. Глаза покинули наблюдательный пункт на макушке. Животное успокоилось.
Воронка, слабо пульсируя, методически выбрасывала струи воды. Я заметил, что направление их не было неопределённым — все фонтанчики били в одну цель и целью были яйца. Омывая их проточной водой, осьминожиха доставляла развивающимся эмбрионам свежий кислород и смывала сор и вредные продукты жизнедеятельности.
Ни на следующий, ни на третий день в положении осьминожихи ничто не изменилось. Она занимала прежнюю позицию, затыкая своей персоной, точно пробкой, единственный доступный из воды проход к гнезду. То обстоятельство, что яйца висели у самой поверхности и сверху их можно было достать, протянув лишь палец, её нисколько не беспокоило — воздушная среда, видимо, находилась вне поля её восприятия, в пространстве другого, так сказать, измерения.
С прежней методичностью Мефиста поливала яйца водой. Два паралитодеса, камчатских краба, которыми мы снабжали её каждое утро, преспокойно путешествовали по дну, усеянному панцирями и клешнями съеденных предшественников. Мефиста, конечно, не тронула их.
Вторая неделя не принесла новых впечатлений.
Я очень сомневался, что в нашей бухте, где вода довольно-таки загрязнена отбросами китового промысла, могут без ущерба развиваться яйца осьминогов. Они ведь очень требовательны к чистоте и к определённой солёности воды. Хотя Мефиста и устраивала им бесперебойный душ, было мало, однако, шансов, что эмбрионы выживут.
Даже в идеально чистой воде, но с низкой температурой (в садке у Мефисты было около 7° С) яйца осьминога развивались бы два-три месяца. Мало также было надежды, что Мефиста благополучно переживёт трёхмесячное голодание, а нам хотелось подвергнуть её некоторым экспериментам. Так постепенно созрело решение избавить Мефисту от изнурительных и малоперспективных хлопот. Яйца у неё отобрали.
Вы сами понимаете, что после того, что случилось с Мефистой № 1, мы были очень озабочены положением, в котором оказалась теперь Мефиста вторая. Ожидали от неё реакции, погубившей её безрассудную тёзку. Но поведение Мефисты № 2 нас несколько даже разочаровало, и мы убедились, как неразумно при оценке поведения осьминогов применять человеческие мерки. Все поступки животных бездумны и инстинктивны, даже если на первый взгляд, они и выглядят, казалось бы, очень логичными.
Стоило забрать у Мефисты яйца, как она тотчас о них забыла. Исчез из поля зрения раздражитель, и материнский инстинкт «автоматически» выключился.
Аппетит — единственное чувство, которое заговорило в осиротевшей осьмииожихе. Словно впервые увидела она крабов, которые уже две недели ползали у неё под боком, и атаковала их.